Ложь во спасение

Геннадий Дерягин

Будучи в командировке, как-то я заночевал в одной живописной деревушке, одной из тех, которые уж несколько столетий наблюдают с невысоких берегов течение красавицы Онеги.

- Спать будете в доме у деда Арсения. Он один живет и любит новых людей, - сказал мне глава местной администрации. Помявшись, он добавил: «Правда, дед у нас с причудами – дурачок, одним словом», после чего вздохнул, явно сожалея о чем-то.

Арсений оказался сухоньким, подвижным и общительным стариком. Лицо его густо заросло бородой, глаза же деда внимательно и насмешливо, как мне показалось, изучали меня. Сели пить чай вдвоем в маленькой уютной комнатке, на стенках которой висели тонкие коврики с красочными рисунками на восточные мотивы. Была там еще высокая железная кровать, аккуратно убранная, с множеством тюфяков и подушек, покрытая опять-таки красочным тонким ковриком. У окна стоял стол. Вот и весь интерьер.

Вдруг старик удивил меня, вытащив из-под кровати несколько ящичков с книгами.

- Кант, Гегель, Сенека, Ксенофонт Афинский! Да ты, дед – философ! – усмехнулся я, делая ударение на последнем слоге.

- Есть немного, - скромно ответил он.

- А зачем тебе?.. – глупо спросил я.

- А как без умной книги дураком стать? – ответил Арсений. – Всякий, мыслящий иначе, чем толпа – дурак. Это, конечно, с точки зрения толпы. Вспомни пресловутых абдеритов. Они считали, что во всей Абдере был один лишь дурак – Демокрит.

«Боже, куда занесло старика!» - подумал я, листая Секста Эмпирика. В трактате «Против ученых» наткнулся на фразу: «И ложь во многом отличается от лганья». Поразился, задумался и, конечно, не понял: скепсис это или софизм?

- Как ты это понимаешь, объясни, пожалуйста, - попросил я Арсения.

- Если твоя ложь безобидна, как для общества, так и для отдельных личностей, а тебе сулит прямую выгоду – соври, ибо это не ложь.

Заметив моё недоумение, старик продолжил.

- Вот какой со мной случился интерес. Был я молодым красноармейцем в 30-е годы, служил писарем при кавалерийском батальоне. Лихой, в общем, я был парень! И очень любил лошадей, а коня своего не имел – писарь, что ты хочешь! Мишка – ротный наш командир ездил на красавце коне. Не конь, а картинка! Орликом звали. Я как сейчас его вижу. Так вот, завидовал я Мишке и всё мечтал на Орлике покататься. А как покататься? Конь-то чужой. Берег его Мишка. Мало ли, что кому хочется...

И вот, однажды в отличный солнечный летний день я добрался до красавца-коня, уговорив конюшего дать мне тайком Орлика на короткое время, чтобы выкупать его в речке. Конюший сначала упирался, а затем решил, благо Мишки поблизости не было, что купание для коня в жару – дело хорошее. В общем, дал он мне Орлика. Конспиративно, конечно.

Ох, уж я накатался! Затем выкупал коня и поехал обратно в батальон. Все бы хорошо, да дернул меня чёрт удаль свою показать перед встречными ребятишками малыми. Нет, чтобы важно, спокойно проехать – пришпорил коня, да в галоп. А впереди какая-то канавка была, мостик через нее перекинут. Конь в галопе ударил передними ногами по мосту, и поперечная доска тут же под ним провалилась. Я со всего маху из седла вылетел, ничего сообразить не успел, как приземлился. Руки, ноги ощупал – целы, даже почти не ушибся, лицо лишь слегка поцарапал. С теми моими данными сейчас, хоть в каскадеры иди! Слушай дальше!

Вспомнил я про коня, посмотрел, да так и ахнул! Орлик о соседние, с той проклятой, доски кожу прямо от копыт до колен содрал. Как скальп сняло. Слава Богу, ноги еще не переломал. Но все равно, ноги без кожи, конь – не боец. Ему полгода теперь кожу новую наращивать надо. И стал я осознавать, что Мишка убьет меня за коня. Да и от батальонного командира сахара тоже не жди. Другой бы на моем месте в петлю полез, но я с малолетства стратегом был.

Привел коня к опушке леса украдкой, да конюшего тихонько позвал, показывать всё, как есть. Он, бедный, за голову свою схватился, скулить начал. Себя, понимаешь ли, жалеет! А мне как? Потосковали мы вдвоем, да и порешили, что говорить будем, будто коня я без спросу взял. Отвел он Орлика в конюшню, а я в штаб пошел. Да по дороге, увидав Мишку, испугался и перед штабом в стог сена спрятался. Мишка пробежал мимо меня к батальонному. Тот на крыльцо вышел, послушал Мишкины маты, согласился с ним, по всей видимости, после чего Мишка побежал дальше слюной брызгать. А всё я лежу в сене и вижу, что батальонный к стогу направился. Храбро затаясь, услышал и его ругань: «Тут проездные, накладные не выписаны, людям срочно ехать надо, а этот ... коням ноги ломает! Ну, придет! Под арест его! На десять суток, негодяя!»

Вот и ясно стало мне, что без маленького вранья не проживешь. Простонал я сначала потихоньку, а затем набрал обороты, душераздирающе получилось. Встал. И на глазах у батальонного, опираясь на подвернувшуюся палку, поковылял, спотыкаясь в штаб. Батальонный – добрая всё же у него душа – меня поддерживать бросился и сострадательно так спрашивает: «Да как же, голубчик, ты так ухряпался?! Да куда же ты в штаб-то идешь – к доктору тебе надо!». А я ему так самоотверженно шепчу с хрипотцой: Вот документы выпишу и слягу». Батальонного слеза прошибла от умиления. Он на руках меня в штаб внес и за стол усадил. А в штабе народу тьма. Курят. Разговаривают. Меня проклинают.

Теперь представь себе картинку: распахнулась дверь, и командир меня, как любимую девушку, вносит бережно на вытянутых руках. Тут не то, что разговоры стихли – челюсть вставная у кого-то выпала и разбилась. Курить все забыли – не каждый день командиры своих писарей на руках носят. А я охаю, на стол заваливаюсь, но документы оформляю, как надо. Санинструктор прибежал, а я пишу, геройствую.

Мишка, как бомба, ворвался, да с кулаками на меня бросился. Батальонный наш вопль издал, путь ему преградил, за грудки схватил, тряхнул свирепо и проникновенно так сказал: «Видишь – мать твою... – как человек из-за твоего коня пострадал, переломанный весь, а поста своего боевого не покинул! НАСТОЯЩИЙ БОЕЦ»!!!

На следующий день мне в приказе благодарность объявили... Если по правде, не виноват же я, что доска у этого чертова мостика подгнила. Случай! Кому бы польза от моей честности была? Только вред один: Мишка меня бы избил; нас с Мишкой обязательно бы наказали; у командира о нас плохое мнение сложилось бы. А так невинная ложь спасла всех от еще большего вреда.

Завершая свой рассказ, Арсений назидательно и не без юмора изрек: «Вот и получается, не всякая ложь во зло».

Отталкиваясь от этой морали, мы переключились на обсуждение современных нравственных проблем, и незаметно проговорили до рассвета, не ощущая возрастной разницы между нами. Вот тут я и понял, что дед-философ, обильно цитируя классиков, может подвести философскую базу под что угодно. «Но это ужасно»... – мелькнула и тут же пропала мысль.

- Жизнь научила дураком быть, - как бы ответил Арсений, - иначе приспосабливаться надо, приспосабливаться...